![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Растрата бюджета - Персональный сайт Михаила Делягина
У нас если и борются, то борются с коррупционерами. С коррупцией у нас не борется никто. В чем разница? Вот, допустим, что мы никого не выпустили, допустим, мы их посадили. У нас есть пример. В августе 2010 года сел Фонд обязательного медицинского страхования. Но правила регулирования бюджетных фондов после этого не изменились. Как устроено в Америке? Зачем там есть сенатские расследования и расследования конгресса? Не для того, чтобы наказать виновных, а для того, чтобы изменить правила, изменить законы, чтобы это не повторилось. И сенатская комиссия расследовала убийство Кеннеди не для того, чтобы выяснить, кто стрелял, а для того, чтобы выяснить, как сделать так, чтобы наших президентов больше не убивали. А у нас борются с коррупционерами, а правила, порядок, который обеспечивает воровство, не меняют. Более того, у нас сейчас даже разрабатываются меры, которые помешают даже говорить о коррупции. С одной стороны, законы о митингах, о клевете и обо всем остальном. Попробуйте сейчас сказать, что этот зам. Кириенко – вор. Вы сами сядете раньше, чем он сядет. А его еще и оправдают потом.
А с другой стороны, то, что он, допустим, вор, это проблема Следственного комитета и проблема бюджета, проблема Росатома. А проблема общества: как сделать так, чтобы конченный клептоман, назначенный на это место, не мог на этом месте украсть ничего, кроме шариковой ручки со своего собственного рабочего места. А задача так принципиально не ставится. Не потому, что она нерешаемая. В том же самом Китае и в той же самой Америке, в самых разных странах мира, с разными культурами продвинулись к решению этой проблемы очень и очень здорово. А почему она не решается? А потому что борьба с коррупцией используется как политический инструмент. У нас за коррупцию сажают людей тысячами. Вице-мэры, некоторые мэры, даже некоторые вице-губернаторы. Почему? А потому что, если нужно уволить чиновника и заменить его своим чиновником, а этого чиновника еще по недоразумению и выбирают, как его уволить? А вот так, через коррупционное дело.
То есть у нас борьбу с коррупцией превратили в борьбу с коррупционерами. И она ведется за то, чтобы плохого коррупционера заменить на хорошего. Может быть, чужого на своего. Проблема не в том, что коррупция большая. Если у вас большой вес, его можно сбросить. Если у вас большие проблемы, их можно не решить, но хотя бы уменьшить. Проблема коррупции в том, что она воспринимается критически значимой частью государственного аппарата, насколько я могу судить, не как проблема, а как благо, как источник существования, как смысл существования.
Если спросить самого прожженного, самого вороватого, самого циничного китайского чиновника, зачем вы занимаетесь управлением, он скажет: ради блага китайского народа. Не потому, что так положено отвечать, а он так по-честному думает. Ну а по дороге он может немножко подворовывать. То же самое в Америке. То же самое везде, кроме, условно, Сомали. Везде, где есть государство, не умершее, не упавшее, и даже в некоторых упавших государствах типа Грузии – то же самое. А если спросить нашего чиновника по-честному, из них критически значимая часть скажет, что государство это есть инструмент моего личного обогащения и ничего больше. Государство это мой кошелек и мой домик в Париже. Это целый слой. Гениальное название – офшорная аристократия. И они абсолютно убеждены, что по праву воровства им позволено всё. Что раз они поставлены на свое место и воруют, то они хозяева не просто жизни, а этих 140 миллионов крепостных. Все сделано для того, чтобы чиновник чувствовал себя хозяином. А когда вы абсолютно безнаказанны, по сути дела, вы крепостной помещик, вы творите все, что угодно, с кем хотите.
У нас если и борются, то борются с коррупционерами. С коррупцией у нас не борется никто. В чем разница? Вот, допустим, что мы никого не выпустили, допустим, мы их посадили. У нас есть пример. В августе 2010 года сел Фонд обязательного медицинского страхования. Но правила регулирования бюджетных фондов после этого не изменились. Как устроено в Америке? Зачем там есть сенатские расследования и расследования конгресса? Не для того, чтобы наказать виновных, а для того, чтобы изменить правила, изменить законы, чтобы это не повторилось. И сенатская комиссия расследовала убийство Кеннеди не для того, чтобы выяснить, кто стрелял, а для того, чтобы выяснить, как сделать так, чтобы наших президентов больше не убивали. А у нас борются с коррупционерами, а правила, порядок, который обеспечивает воровство, не меняют. Более того, у нас сейчас даже разрабатываются меры, которые помешают даже говорить о коррупции. С одной стороны, законы о митингах, о клевете и обо всем остальном. Попробуйте сейчас сказать, что этот зам. Кириенко – вор. Вы сами сядете раньше, чем он сядет. А его еще и оправдают потом.
А с другой стороны, то, что он, допустим, вор, это проблема Следственного комитета и проблема бюджета, проблема Росатома. А проблема общества: как сделать так, чтобы конченный клептоман, назначенный на это место, не мог на этом месте украсть ничего, кроме шариковой ручки со своего собственного рабочего места. А задача так принципиально не ставится. Не потому, что она нерешаемая. В том же самом Китае и в той же самой Америке, в самых разных странах мира, с разными культурами продвинулись к решению этой проблемы очень и очень здорово. А почему она не решается? А потому что борьба с коррупцией используется как политический инструмент. У нас за коррупцию сажают людей тысячами. Вице-мэры, некоторые мэры, даже некоторые вице-губернаторы. Почему? А потому что, если нужно уволить чиновника и заменить его своим чиновником, а этого чиновника еще по недоразумению и выбирают, как его уволить? А вот так, через коррупционное дело.
То есть у нас борьбу с коррупцией превратили в борьбу с коррупционерами. И она ведется за то, чтобы плохого коррупционера заменить на хорошего. Может быть, чужого на своего. Проблема не в том, что коррупция большая. Если у вас большой вес, его можно сбросить. Если у вас большие проблемы, их можно не решить, но хотя бы уменьшить. Проблема коррупции в том, что она воспринимается критически значимой частью государственного аппарата, насколько я могу судить, не как проблема, а как благо, как источник существования, как смысл существования.
Если спросить самого прожженного, самого вороватого, самого циничного китайского чиновника, зачем вы занимаетесь управлением, он скажет: ради блага китайского народа. Не потому, что так положено отвечать, а он так по-честному думает. Ну а по дороге он может немножко подворовывать. То же самое в Америке. То же самое везде, кроме, условно, Сомали. Везде, где есть государство, не умершее, не упавшее, и даже в некоторых упавших государствах типа Грузии – то же самое. А если спросить нашего чиновника по-честному, из них критически значимая часть скажет, что государство это есть инструмент моего личного обогащения и ничего больше. Государство это мой кошелек и мой домик в Париже. Это целый слой. Гениальное название – офшорная аристократия. И они абсолютно убеждены, что по праву воровства им позволено всё. Что раз они поставлены на свое место и воруют, то они хозяева не просто жизни, а этих 140 миллионов крепостных. Все сделано для того, чтобы чиновник чувствовал себя хозяином. А когда вы абсолютно безнаказанны, по сути дела, вы крепостной помещик, вы творите все, что угодно, с кем хотите.
